В Пружанском районе в годы войны уничтожены 57 деревень, среди них – деревня Байки, в 5 км от Ружан. 957 жителей деревни были расстреляны, а сама деревня сожжена.
“…Шли мы утром в Ружаны, пилить дрова к бургомистру. Вышли на шоссе, а тут – немцы:
– Хальт! Подходят:
– Цурик нах хауз! Пошли мы домой.
Сказал я родителям, они встревожились. Глядим в окно – едут к старосте на машинах и пешком идут.
– Берите все документы и выходите!.. Туда, где и теперь большая елка стоит.
Вынесли они столы на улицу. У кого деньги, часы, кольцо серебряное или позолоченное – все дочиста забирают и в стол. Коридор из немцев сделали, один немец от другого – на три-четыре метра, и людей гонят одного за другим – в гумно.
Пригнали людей из других деревень, из Новосадов и Долков. Копать могилы…
А мы в гумне сидим. Тот – то, тот – другое. Сегодня, говорят, сито будет густое. Просеют. Одних заберут, поубивают, а других – отпустят. Убьют тех, у кого родня в партизанах или которые сами связь имеют…
Сидели, сидели, ждали, чтоб как-нибудь через то сито пройти, кому это придется, а тут попали – все без разбору.
Выводили из гумна – кто под руку попадал. Мужчины – не больше как по четыре-пять человек. Бывает всякий характер – может сопротивляться. А женщин выводил – сколько вытолкнет…
Это теперь уже, если хозяин с хозяйкой живет, то детей у них двое-трое самое большее, а тогда было по пятеро – семеро.
Уцепятся за юбку и так волокутся…
Очереди были короткие. Только чтоб ранить. А женщин с детьми – процентов на шестьдесят живьем закапывали.
Два человека геройски погибали – Шпак Данила и Сава Семей.
– Бей, – говорит, – сволочь, в лицо, а не в затылок!..
Я сначала продрал стреху и сам глядел. Видел. Стояла охрана около гумна. Когда не вылазишь, то не стреляют. Я помахал рукою, что вылазить не буду. “Гляди себе, выдержишь – гляди…” И пока сестер и мать не убили, и этих двух – я глядел. А потом… Будто страх… Родных поубивали – страх овладел. А так просто человек столбом стал, без чувствия…
Как теперь говорится, по московскому времени, с восьми часов до шестнадцати была проверка, а потом начали расстреливать. Два часа расстреливали, не больше.
В гумне сидели на сене и курили, никто тогда не остерегался. Слышали, что стреляют.
– Люс! Люс! – кто крайний.
Не хочет – прикладом, голова, не голова…
Форма вся немецкая: и серая, и черная. В черной больше стояли на постах. А немцы – выгоняли, подвозили. Расстреливали те, что пошли… Ну, полиция. Из Ивацевич приехали, из Пружан приехали, из Волковыска приехали, из Слонима приехали, из Баранович приехали. А те, что забирали документы, говорили по-немецки, через переговорщика.
Всех побили, а мы с отцом под сено зарылись. Отец первый, а я его забросал сеном.
Продрался я до стены, а у стены – большая бочка, на замок замкнутая стоит. Немцы пришли, давай смотреть, что в бочке. Прикладами разбили ее. А я как раз до нее докопался. Сена было так на метр тридцать сантиметров, а продергать, чтоб человеку пролезть, то получается прогиб. На мне стоял немец. Разбил бочку, начал вокруг нее колоть штыком, аж до одежи моей докололся.
“Ну, думаю, все равно не останемся, не выйдем живыми”.
Как-то так… То ли человеку жить положено?..
Ушли они.
Потом один с собакой зашел. Собака – заливается, рычит!.. Потом слышу: спички шаркают. Слышу: солома начала гореть…
Вылез я на ток. Вспомнил, что и батька мой тут. Взял вилы, пырнул – шевелится. Вытащил я его. Я обгорел слабо, а у батьки все лицо было с полгода обгоревшее, нельзя было смотреть…
Вышли мы из этого гумна. Гумна одно от другого – метров шесть. Глядим: человек перед нами. Испугались, стоим, как столбы, один на одного посматриваем. А потом узнаем: сосед.
– Это вы, дядька? – спрашивает. – И хлопец с вами?..
Пошли мы втроем к дороге.
А они последний дом, где сидело начальство, поджигают.
Напоролись мы на немца. Нес сноп соломы. Метрах в двух от него я руки раскинул, чтоб тех, что сзади бежали, задержать. В дыму он меня не заметил, а двор узенький. Мы – назад. Я – через забор. У соседа ульи были на зиму составлены, я – между ними, в лужу, – снег от пожара растаял, – лёг и лежу…
Уехали немцы. “Давай, думаю, пойду погляжу на могилу”… Детский ум… Понаходил одежду, материну и сестер. Раздевали всех до белья…
Та могила, где мужчины, подымалась немного, сантиметров на двадцать, а кровь около стенки – фонтаном. А где женщины… клянусь… истинным богом, что на женщинах не меньше как сантиметров на семьдесят земля то подымается, то оседает… Значит, они только немного присыпали, чтоб не видно было. Потом людей пригоняли, на третий день, добавляли земли…”
Из книги «Я из огненной деревни»
А. Адамович, Я. Брыль, В. Колесник